Морозный январь 1973 года. Общенациональный митинг ингушского народа
Январский (1973 г.) общенациональный митинг ингушского народа останется в истории советского государства как явление беспрецедентное: трехдневное стояние более чем 20-ти тысяч людей на центральной площади Грозного завершилось без кровопролития, хотя и не обошлось без насилия правоохранительных органов. Но все это было цветочками по сравнению с ягодками, которые были десятью годами ранее в Новочеркасске, где власти жестоко расправились с протестовавшими против нищеты и бесправия. Поступить подобным образом с ингушами в Грозном было сложно. По всей площади были вывешаны портреты членов Политбюро ЦК КПСС, за трое суток непрерывных выступлений участников митинга с трибуны не прозвучало ни одного антисоветского слова. Напротив, все выступающие начинали свои речи со ссылок на труды В.Ленина, решения съездов КПСС. Единственным требованием митингующих было вернуть в состав Чечено-Ингушетии отторгнутый от нее незаконно (без единого правового акта) решением партийного органа Пригородный район.
Но, прежде чем говорить о митинге подробно, хотелось бы коротко сказать о предшествовавшей ему обстановке.
Как известно, возвращение ингушей и чеченцев из депортации было в штыки встречено местной партийной и советской номенклатурой. Для неё это означало необходимость потесниться, освободить места для возвращающихся, что нарушало уже сложившиеся клановые связи. Были отрасли экономики, например, нефтепереработка, нефтехимия, куда доступ ингушам и чеченцам был крайне затруднен. То же самое касалось партийных и советских органов. В 1972 году по Грозному ходили упорные слухи, что некая группа ингушей и чеченцев из 27 коммунистов обратилась в ЦК КПСС с письмом о нарушении ленинской национальной политики в Чечено-Ингушетии. Как выяснилось позже, среди его авторов были 25 ингушей и 2 чеченца. Это письмо осталось без особых последствий для его авторов — приехавшая из ЦК КПСС комиссия ограничилась профилактическими беседами с ними. И тут самое время обратиться к свидетельству непосредственного участника тех событий (он был одним из подписантов письма 27) Ахмеда Сосиевича Куштова.
В вышедшей в минувшем году книге «Путь к истине» он пишет: «Ободренные толерантностью властей к критике, мы начали готовить капитальное обращение в ЦК КПСС в форме письма „О судьбе ингушского народа“, где говорилось о незаконности отторжения правой половины г. Орджоникидзе и Пригородного района в пользу Северной Осетии.» Далее он пишет о тех, кто непосредственно работал над составлением письма. Общее руководство осуществлял Джабраил Картоев. С ним над письмом работали братья Алихан и Беслан Костоевы, Ахмет Магиевич Газдиев, Султан Хадисович Плиев, Идрис Базоркин, врач Насреддин Омарходжаев, заместитель директора Аргунского мясокомбината Абдул-Гамид Измайлов. Таково свидетельство А.С. Куштова, входившего в этот же круг.
Я в то время работал заместителем начальника организационно-рекламного отдела только что созданного Северо-Кавказского зонального управления «Спортлото» и моим непосредственным руководителем был мой друг Башир Уциевич Цицкиев, душой болевший за судьбу Пригородного района. Он был в курсе готовящегося письма и мы с ним делились мыслями и ожиданиями, которые оно сулило. Башир, как я сейчас думаю, наверное, относился ко второму кругу тех, кто готовил письмо.
Как пишет А.Куштов, в конце октября 1972 года составление письма было закончено. Собственно, было 2 варианта письма: первый — на 94 страницах, второй — на 13 страницах. Башир дал мне подписные листы и я подписал оба варианта. Местные власти и силовые структуры знали о готовящемся письме и пытались сделать все, чтобы оно не попало в ЦК КПСС. В попытке сорвать эту акцию они не остановились даже перед убийством А-Г. Измайлова. Но все это оказалось напраслиной. 2 декабря того же 1972 года Д.Картоев, И.Базоркин, С.Плиев и А.Куштов были приняты в ЦК КПСС и смогли высказаться по проблемам, изложенным в письме. Эффекта эта встреча не имела никакого, поскольку принимали ингушскую делегацию мелкие чиновники из аппарата ЦК КПСС.
Сразу после приезда, на четверку визитеров в ЦК КПСС в местных средствах массовой информации развернулась кампания травли и обвинений во всех смертных грехах. Неискушенные в политике люди, к коим я отношу и себя, решили, что в ЦК КПСС поняли, наконец, истинное положение ингушского народа и меры будут приняты, а пресследование Д. Картоева, А. Газдиева, И. Базоркина, С. Плиева и А. Куштова это ничто иное, как месть местных партийных бонз, за то что они донесли правду о местных порядках до самого верха руководства СССР. Все надеялись, что приедет комиссия из ЦК, удостоверится в правдивости изложенных в письме фактов и примет меры. Ожидания эти зиждились на вере, что кремлевские небожители днем и ночью думают о порядке и справедливости в стране.
16 января мы с Баширом, как обычно, утром приехали на работу. Ни он, ни я о митинге ничего не знали. О нем нам сообщила начальник отдела кадров нашего управления, она же — жена председателя КГБ ЧИ АССР Клена Яковлевна, к сожалению, фамилию не помню. Этот факт убедительно говорит, что организаторами митинга были вовсе не инициаторы письма в ЦК КПСС, как об этом поспешили заявить местные партийные бонзы. Допускаю, что я об этом мог не знать, но Б. Цицкиев знал бы точно. По версии А. Куштова, это произошло так: «Однажды Джабраил (Картоев — А.Г.), в присутствии Хабриева Магомеда из с. Барсуки, выразил своё недовольство тем, что власти обвиняют членов делегации в Москву в карьеризме и в популизме и что народ их не поддерживает. «Было бы неплохо, если бы народ высказал свое мнение, но не знаю как и где.» На что Хабриев Магомед ответил: «Я знаю как собрать людей, чтобы они выразили своё мнение. 14 января, в воскресенье, на базаре в Назрани он объявил: «Люди! 16 января, во вторник, надо собраться к 10 часам на площади им. Ленина у памятника. Из Москвы приедет комиссия по поводу Пригородного района.»
Если это так и было, то этого было достаточно, чтобы всколыхнуть весь ингушский народ. Когда я приехал на площадь, она была уже вся заполнена, но люди все прибывали. Стояли 20-градусные морозы, но они никого не смущали. Было уже оборудовано на возвышении место для выступающих, имелся и микрофон. Что меня удивляло все эти трое суток, так это неиссякающий поток выступающих. У каждого ингуша накопилось столько обид на местные власти и они спешили их высказать, пока была возможность. В один из дней я вдруг увидел выступающим своего младшего брата Амирхана — студента второго курса ЧИГУ. Он говорил о депортации ингушей и чеченцев в 1944 году, объявил минуту молчания по умершим там депортированным. При этом он потрясал бывшим у него в руках вузовским учебником по истории КПСС и сыпал цитатами из него. Сразу после своего выступления Амирхан направился в университет, где предстоял экзамен по этой самой истории КПСС, и сдал его на 5. Этот факт особенно возмущал преподавателей и комсомольских активистов, когда спустя короткое время его «прорабатывали» на собрании и исключили из университета. Для исключения из университета Амирхана не было абсолютно никаких правовых оснований, и после года работы на стройке его восстановили в число студентов ЧИГУ. Любопытна запись об его отислении в трудовой книжке: «Отчислен из числа студентов 2 курса за активное участие в антиобщественном националистическом сборище.» Так тогда именовали абсолютно мирное выражение чаяний народа, если оно не было разрешено властями.
Ингуши, жившие в Грозном, а также многие чеченцы подвозили дрова и в нескольких местах развели костры, у которых люди могли погреться. Подвозили и продукты питания. Все это позволяло людям держаться и не оставлять площадь даже ночью, хотя, конечно, в это время народу здесь было поменьше. Митинг проходил перед зданием обкома КПСС, но никто из его секретарей, насколько мне известно, и не пытался на нем выступить. Да и вряд ли им дали бы такую возможность. Во-первых, люди ждали приезда комиссии ЦК КПСС, во-вторых, среди народа у обкомовского руководства во главе с 1-м секретарем С. Апряткиным не было никакого авторитета. Едва ли не каждый выступающий полоскал имя 1-го секретаря обкома, называя его при этом Тряпкиным, не меньше доставалось и секретарю обкома по идеологии ингушу Х.Бокову. При этом люди не забывали пропеть осанну КПСС и её ленинскому Центральному комитету. За все эти трое суток я не видел на митинге ни одного пьяного человека, ни одного громкого скандала. Ингуши проявили высокий уровень самоорганизации, что им и было всегда свойственно в судьбоносные моменты своей истории. Это отмечал еще С. Орджоникидзе, говоря о годах Гражданской войны. Зато в толпе шныряли и старались все вынюхивать сексоты всевозможных мастей. Ко мне все эти трое суток то и дело подходил и пытался меня разговорить человек, с которым я был шапочно знаком. Он выражал свое восхищение происходящим и пытался узнать кто и как это организовал. Но, во-первых, я ничего об этом не знал, о чем ему говорил, а, во-вторых, понимал кто он и почему у него такой интерес. На третий день митинга, вечером, он опять подошел и заговорил на эту же тему. К тому времени он мне уже порядком надоел и я спросил с раздражением: «Да, какая тебе разница, кто и как это сделал?» «Как же, — чуть не завопил он, — должен же я знать тех, кто это организовал». Это его истеричное заявление окончательно убедило меня в природе его интереса ко мне. В дальнейшем я всячески избегал контактов с ним. Кстати, и сейчас нередко вижу его на улицах Назрани.
Близился к концу третий день митинга. Стало понятно, что никакой комиссии из ЦК КПСС не будет. По всему чувствовалось, что люди уже устали. С подачи обкома КПСС на трибуне стали появляться и выступать люди, призывающие прекратить митинг и разъехаться по домам. А тут ко мне подошел ответственный работник обкома партии Абдул-Вагап Гадаборшев и сказал, что наступающей ночью митинг будет разогнан с применением, если потребуется, оружия. Для этого уже подтянуты спецподразделения войск, подготовлены водометные машины... Во избежание ненужных жертв, Абдул — Вагап посоветовал мне передать эти сведения моим друзьям и товарищам и всем нам покинуть площадь до полуночи. Что мы и сделали.
Все так и произошло, как мне сказал А-В. Гадаборшев. И здесь опять сошлюсь на А.С. Куштова: «Ближе к полуночи большинство людей ушло, а оставшихся — около сорока человек — солдаты вывезли за тридцать километров от города и высадили на трассе Грозный-Чишки при 16 градусах мороза и бросили на произвол судьбы...»
Так закончился этот митинг. А Апряткин организовал гонения против всех тех ингушей — руководителей, которых хотя бы как-то можно было «примазать» к этому митингу. Но не только против таких... Так продолжалось до, кажется, 1975 года, когда его сменил на этом посту А.А. Власов. Но это уже другая история.
Абу Гадаборшев
Фото: личный архив Мурада Хадзиева
Источник: Газета "Сердало"
